Той, которая единственная

Московский вокзал города Ленинграда. 1941 год.

Женька смущение свое и беспокойство прятал за бравадой и мальчишьим цинизмом, мол, а что? Вот, ведь! Вот, и на войну же иду, на настоящую!
Вера молчала. Женька бравировал: показательно смеялся, курил, ловко сплевывая на перрон, отпускал всякие словечки сквозь презрительную кривизну губ, а краем глаза следил: смотрит Вера или нет? А если смотрит - то как она смотрит?
Вера смотрела внутрь себя. В последние недели все так перемешалось в Вериной голове, что ей стало страшно, а от того смутно и холодно. Потому, провожая Женьку, она не могла на него смотреть…

****
«Вера, я приветствую тебя! Как ты живешь, как родные? Чем ты занята? Ах, прости, я понимаю, война, но, Вера… Думаю, что твои занятия художественной гимнастикой несколько отложились – сейчас другие заботы… Но я в тебя очень и очень верю!»

«Здравствуй, Женя. Дела наши неплохи, мы живем в своей квартире (многие семьи переселяются, город бомбят нещадно), есть печка, есть, чем ее топить, хорошо, что дровами (кое-кто почему-то стал топить печку Гейне, Рильке и Гессе… вот уж совсем не понимаю!?) Говорят, что девушек записывают на курсы радисток, я узнаю»

«Здравствуй, Вера. Не смогу написать много, уж прости. Нас срочным образом перебрасывают, потому я просто хочу сказать, что я жму тебе руку, дорогая моя Вера, вы там… держитесь. Я напишу еще»

«Женя, Женя, я так рада твоему письму! Ты, верно, не знаешь, что в Ленинграде… Очень сложно все. Мы не знаем, о чем думать. Женя, если есть новости, скажи же: что происходит??? »

«Вера… Дорогая Вера. Верочка… А помнишь, как мы катались на лодке по Неве, помнишь? Обещай, что мы еще раз! Обещай!»

«Женя, я была очень рада получить от тебя весточку, но не знаю, смогу ли написать тебе. Женя, все плохо. Соседи с третьего этажа съели кошку. Муся маленькая плачет: голодная. Оторвала обои, лижет их. Мама молчит четвертый день, очень слаба. Я записалась на курсы и учусь, но пайка на семью все равно не хватает. И очень холодно, все разрушено. Женя, ответь!»

«Вера. Вера. Вера. Ты моя Вера! Верочка… Дорогая, а ты помнишь, как ты стала призером по художественной гимнастике гор. Ленинграда? А? Вер, а я ж тогда… Я ж пришел. Смотрел на тебя, болел даже. А ты была красивая… И не видела ничего. А потом под ручку с Семеновым ушла… Вер-ка… Хороший мой дружочек, я все сделаю, чтобы спасти вас, все сложится, потерпи!»

«Женя, здравствуй. Я получила твое письмо. Не знаю, о чем писать. Бабушка умерла три недели назад. Говорят, что от старости, врут, врут: я то знаю – от голода. От голода сейчас умирают все. Позавчера умерла Муся. И тоже от голода. Скажи, Женя, что будет?
Я хочу на фронт, невозможно ничего не делать!»

«Вера, дорогая, пишу на коленке, нет сил и времени. Вера, мы отступаем. Вы там держитесь: Ленинград – большой город, не страшно! Вера, не знаю, когда еще пришлю весточку»

«Вера, я сижу сейчас в блиндаже (не поверишь!), тепло, сухо… Выдался момент – пишу тебе, моя Прекрасная Дама! Что ты там? Как? Как родные? Обнимаю вас всех, твой Женька»

«Верочка, я очень волнуюсь, долго нет весточек от тебя. А ты мне снилась. Ты мне снилась, правда. И я смотрел на тебя во сне и думал: Вера моя… Знаешь, ты, почему-то, мне приснилась: такая дама строгая… а на руках у тебя были кружевные черные перчатки, да-да, Вер, не смейся! Именно перчатки! И ты… такая дама… Строгая… Вер, когда кончится война, я куплю тебе перчатки – тебе очень пойдет…»

«Вера, Верочка, где ты?...»

«Женя, мне сложно писать. Мама очень слаба, папа погиб в пожаре. Через пару недель меня распределяют. Женя, ты мне не пиши больше на мой адрес, его больше нет…»

****
1942 год, ноябрь.
Вера ушла на Волховский фронт. Ленинград умирал. Но не умер.

****
«Верка! Ну, ты даешь! Я и не ожидал! Ты же… Ты же… Статуэтка фарфоровая, вот кто!»

«Женя, я теперь как ты, как все наши. Как ты?.. Женька, мой ты хороший, как ты???»

«Вер, а мы тут кильку едим, вот! А ты, небось, по гимнастичке своей соскучилась? Ничего, Вер, ты еще станешь примой! Вер… Я ТАК все вспоминаю… Вот кончится война и мы с тобой… Вер..!»

«Женя, я не могу много писать, прости. Мы в сложном положении. Женька, Женечка, страшно, давно от тебя нет весточки, дружочек мой, как ты?»

«Жень, у нас все непросто. Мы сейчас совсем в другом месте, далеко от Ленинграда. Жень, Женечка, давно от тебя нет писем, где ты там, дружочек? Ха-ха, а я научилась курить!»

«Женя, ты пугаешь молчанием. У нас все как-то… я получила весточку из Ленинграда! Мама жива! Узнавала о твоих. Очень грустно: тетя Зина умерла, Леша и Васек тоже… Но Лека, Мишка – живы, их какая-то соседка прикармливает, жалеет… Женечка, мы выдержим же, а?»

«Вера, а мы все стоим в Прибалтике. Мне нынче выдали отличнейший полушубок, вернусь – будет тебе из него ковер! Верка, скоро конец войне, я чувствую! Прости, что не писал – не мог. Я вот все думал… Ты такая…Вер… Вера, ты лучшая. Я теперь все понял. Все понял, понимаешь? Верка ты моя… Ты – моя хорошая»

«Женька, я чувствую, чувствую: все будет правильно и хорошо! И будет конец войне! Мы так обнимались: ребята с Ленинградского и мы, с Волховского! Теперь погоним вместе прочь гадов! Жень, ты пиши-пиши-пиши, я тебя очень жду!»
***
1944 год.
Вера открыла военный треугольник.
На ладошку упала фотография.
Женька…
На обороте надпись: «Той, которая единственная, Латвия, 1944 год»
Она все поняла. Слезы ушли внутрь.
Вера попросила у сестры спирта, высушила глаза и закурила «Беломорканал»…